Евгений Шишкин

ЛУННАЯ РАДУГА

Девочка Вера не любила спать. Она любила ночь, ее безмолвие и загадочную темноту в углах комнаты, мягкий серебряный свет луны и мерцание далеких звезд, но необходимости спать всегда сопротивлялась. Почти каждый вечер папа и мама укладывали ее в постель силой и приказывали закрыть глаза.

– Но я не хочу! – возражала Вера. – Не хочу и все!

– Мало ли, чего ты не хочешь! – возмущался папа. – Вечером "не хочу", а утром поднять не можем.

– Засыпай скорей. Засыпай! Я умираю хочу спать, – усталым голосом говорила ей мама, гасила свет и поскорее уходила из детской.

– Мам! Мама! – не унималась Вера.

– Ну что тебе еще? – измученно откликалась мама.

– А правда, что лунатики могут ночью ходить по крышам?

– Хватит болтать! Спи!

– Вот бы мне стать лунатиком, я бы всю ночь...

Но тут в детскую вбегал папа:

– Сколько можно! Уснешь ты или нет? – Он грозил пальцем и сердито предупреждал: – Еще раз пикнешь – получишь ремня! – Потом плотно закрывал за собой дверь, и Вера уже боялась звать родителей.

А сегодня она все же схлопотала по мягкому месту...

Сидя на кровати, она тихонько всхлипывала и чувствовала себя самой несчастной на всем белом свете, вернее – темном свете, потому что уже наступила ночь.

Вдруг в открытую форточку вместе с ночным майским воздухом в комнату стала проникать тихая музыка, как будто где-то очень далеко, под самым небосклоном, на который сквозь дым облаков поднялась луна, заиграл невидимый многоголосый оркестр. Музыка была печальна, тягуча, в звуках ее слышалось даже что-то похоронное, и Вера еще сильнее пригорюнилась и стала думать о смерти. Она вспомнила, как несколько дней назад учительница Раиса Степановна отчитывала ее при родителях, и ей было так горько, так темно делалось в глазах и так больно гудело в голове, что хотелось умереть, – сразу взять и умереть, тут же, на глазах у папы и мамы, на глазах у учительницы.

– Для чего мне жить? – вслух сказала Вера. – Ведь я им всем надоела, и у меня не получается по-ихнему... – Она тяжело вздохнула и немного помолчала. – Меня отдали в класс шестилеток. "Хватит ей бездельничать!" – так сказал папа, а мама с ним согласилась. В школе мне сперва нравилось, а потом стало трудно. Я плохо читаю и буквы пишу плохо. А в математике все время путаю цифры 6 и 9... А недавно в продленке меня опять поставили в угол, потому что я опять прокатилась по перилам... Еще Раиса Степановна сказала папе и маме, что по утрам я рассеянная и невнимательная и что в школе вводят новую программу и учиться будет еще тяжелей. А зачем мне тяжелей? – этого она не объяснила. – Вера говорила грустным голосом, но не жаловалась, она просто рассказывала о себе, а ее безответными слушателями были то ли игрушки, застывшие в разных неожиданных позах на полу, то ли луна и сиреневый туман облаков, то ли незримые музыканты, которые играли тихую вкрадчивую мелодию, льющуюся с улицы. – Когда Раиса Степановна ругала меня, мама была красной-красной, а папа весь побелел. Я на него даже посмотреть боялась. А потом дома было такое... – Вера зажмурилась и закрыла ладошками лицо: ей стало очень жаль себя. Но она не заплакала, а даже напротив – вдруг упрекнула себя в слабости: – А ведь Лешке, с которым мы сидим на одной парте, бывает еще хуже. Он иногда голодный ходит...

Вера поднялась с кровати и прислушалась, но не к музыке (унывная соната по-прежнему не кончалась) – ей хотелось знать: не слышно ли откуда других звуков, шорохов, голосов. Ничего, кроме музыки, она не подслушала и осторожно вышла из детской в коридор. Здесь было очень темно, однако она ни капельки не боялась: темнота вызывала у нее любопытство, а не страх. На цыпочках, бесшумно, Вера подкралась к комнате родителей и притаилась. "Хоть бы не скрипнула", – мысленно взмолилась она и легонько надавила плечом на дверь.

В эту комнату не смотрела луна, но глаза Веры уже освоились в потемках, и она без труда разглядела папу и маму на широкой постели. Папа спал на спине, а мама на боку, прижавшись к нему, положив на его плечо голову, обняв его рукой поверх одеяла.

"Они вдвоем. Они как две киски... – с завистью подумала Вера, всматриваясь в умиротворенные лица родителей, вслушиваясь в их ровное поочередное дыхание. – Им тепло и уютно. Они спят и даже не догадываются, что я не сплю..."

Вера тихо вздохнула и перевела взгляд на желтый мамин халат из ворсистой ткани, который лежал на кресле, и на белую папину рубашку, укрывшую спинку стула. И халат, и рубашка как-то необычно, тускловато посвечивали, словно покрытые фосфором. Вере показалось это очень занятным, захотелось потрогать и халат, и рубашку – разгадать, почему они такие. Но она не отважилась: вдруг папа и мама проснутся и тогда будет гроза, тогда будет беда, – тогда опять станет обидно и горько и, быть может, захочется умереть...

Она вернулась к себе в детскую и присела к игрушкам. Рыжеволосая кукла лежала на спине, подняв кверху ногу; плюшевый большеголовый мишка с обвислыми ушами сидел подбоченясь, положив толстую лапу на длинную бугристую спину зеленого крокодила; рядом с крокодилом распластался на полу львенок с лохматой гривой и грустными черными глазами.

– А у Лешки нет родителей, – заговорила Вера. – Папы у него никогда не было, а мама уехала с каким-то дядей неизвестно куда и больше не появляется. Лешка живет у бабушки, но ее часто не бывает дома, и ему бывает плохо... А у меня есть и папа, и мама. Они, правда, иногда злятся на меня, но они есть... Когда я еще не ходила в школу, они мне даже книжки читали. Лягут со мной на кровать и читают. Вот благодать была! Теперь перестали. "Читай сама, – говорят, – ты в школу ходишь..." А если они поссорятся, к ним лучше не подходить. Мама кричит: "Отвяжитесь от меня!" – а папа молчит и много курит... Вот было бы здорово, если бы они опять стали читать мне книжки, а к Лешке вернулась бы мама. Да откуда же эта музыка? – вдруг громко спросила Вера и подняла голову к окну.

Луна плыла под полупрозрачными сизыми облаками, точнее – облака надвигались на нее и быстро сползали; они как будто драили луну, и свет ее становился все ярче, гуще, пронзительнее. И в те моменты, когда она освобождалась от облаков, музыка звучала громче и увереннее. Тут Вера стала замечать, что дым облаков быстро тает, а вокруг луны образуется огромное, в полнеба, голубовато-серебристое кольцо с нечеткими, размытыми краями. Это кольцо слегка колебалось, поблескивало какими-то мелкими изумрудинками и легонько пульсировало в такт доносившейся мелодии.

Вера сделала шаг к окну и замерла в изумлении. Что это? Рычажки запоров на раме сами собой стали поворачиваться, а еще через мгновение, словно порывом ветра, обе створки окна распахнулись настежь.

– Ах! – воскликнула Вера, ощущая на себе свежесть легкого ветра, который нес с собой таинственную отчетливую мелодию.

Свет луны вместе с прохладой и музыкой наполнил всю комнату; от небесного сияния ночь стала совсем светлой.

– Мама! Мамочка! – исступленно закричала Вера. – Сюда! Скорее сюда!

Переполошенная внезапным криком мама вбежала в детскую. Растерянно протянув вперед руки, бросилась к Вере.

– Смотри, мамочка! Радуга! Лунная радуга! Это от нее звучит музыка!

– Радуга? – оторопела мама. Но вскоре лицо ее озарилось не только синим чародейским светом, но и радостным взволнованным удивлением.

Через некоторое время в комнату вошел папа:

– Что здесь такое? – Однако и он почти сразу все понял. И заулыбался. Он мягко прижал к себе Веру и обнял маму, в его глазах играл свет лунной радуги.

Вера украдкой поглядывала на родителей и испытывала гордость, ведь это она стала открывательницей чудес нынешней ночи. Белая рубашка папы сейчас серебрилась, словно реагировала на лунный свет и подыгрывала ему, а халат мамы золотисто переливался, как будто материал пропитан искорками.

– Сегодня у нас необыкновенная ночь! И по такому случаю будем пить чай! Я мгновенно приготовлю сладкий пирог! – сказала мама и умчалась на кухню.

– А мы пока посадим к столу наше семейство! – весело сказал папа, указывая на игрушки.

В центре комнаты вокруг низкого стола папа и Вера расставили стулья и принялись усаживать игрушки. Лохматого львенка Вера устроила с крокодилом, чтобы подружились; рядом к ним примостила маленькую лошадку и ежика – они одинакового ростика, и им будет удобно и не скучно. А папа что-то нашептывал кукле и поправлял ее взъерошенные рыжие волосы; он посадил ее в паре с плюшевым мишкой, которого погладил по большой голове.

– Теперь у нас все готово! – наконец сказал папа, и едва успел сказать это – дверь в детскую отворилась.

– У меня тоже! – радостно подхватила мама. В руках она держала поднос, где рядом с чашками дымящегося чая лежал круглый клетчатый пирог с повидлом.

– Минуточку! – воскликнул папа. – У меня тоже приготовлен сюрприз! – Он скрылся в коридоре, а вскоре вернулся с вазой, на которой оранжевой аппетитной горкой лежали мандарины.

– Ура! – обе враз закричали мама и Вера, подскочили к папе и поцеловали его в щеки: одна – в правую, другая – в левую, и рассмеялись все вместе.

Папа разрезал пирог, не обделил и компанию игрушек: перед каждой положил по сладкому кусочку, а Вера не забыла напоить их чаем, ведь после сладкого всегда хочется пить...

Когда кончили с чаепитием, принялись за мандарины. Они были спелые-спелые, их разламывали, и из них брызгали душистые струйки, – и у всех от кисло-сладкого сока блестели губы.

– Вот бы сюда Лешку! – сказала Вера.

– В следующий раз обязательно пригласим, – поддержала мама.

– Да, обязательно, – подтвердил папа.

Все это время музыка не прерывалась ни на минуту: невидимки-оркестранты, спрятавшись где-то на лунной радуге, играли неустанно и слаженно, тональность их мелодии была сейчас бодрящая, озорная.

– Теперь танцевать! – хлопнул в ладоши папа.

Невидимый дирижер как будто услыхал эту команду: живее стали двигаться смычки музыкантов, заметнее заколебалась радуга, свету прибавилось – широко полились в раскрытое окно бойкие звуки. Взявшись за руки, Вера, папа и мама стали танцевать вокруг стола, вокруг игрушек. Они легонько притопывали и припрыгивали, шли вприсядку, они выделывали потешные, причудливые движения в этом суматошном ночном танце. Они знали, что никого не потревожат и не разбудят своим смехом и танцем, ведь в такую ночь нельзя помешать соседям...

Переливался мельчайшим бисером ворсистый мамин халат, голубовато светилась папина рубашка; сверкали от счастья глаза Веры, которая повисла на шее у родителей и тыкалась носом то в щеку папы, от которого сейчас совсем не пахло табаком, то в щеку мамы, которая смеялась и веселилась как девчонка. Устроившись на стульях, за их танцем следили игрушки и, казалось, легонько, одобрительно кивали головами...

Проснулась Вера от шума в коридоре. Мама с руганью что-то доказывала папе: по утрам она всегда была вспыльчива и привередлива, собиралась на работу вечно в спешке, суете, вечно искала то помаду, то кошелек, то ключи. Папа огрызался: "Не зуди! Хватит! На место класть надо!" – и кашлял от сигареты: табачный дым из кухни уже чувствовался по всей квартире.

Вера подняла голову, но тут же уронила опять на подушку: луч солнца, острый и злой, выскочив из-за шторы резанул по глазам.

Дверь в детскую приоткрылась.

– Быстро вставай! В школу! – выпалила знакомые утренние слова мама.

Вера не отозвалась, не пошевелилась, и скоро у дверей детской раздался тяжелый кашель папы.

– Вер, не слышишь, что ли? Поскорее! Сегодня в школу я тебя отведу. Мама, видишь ли, опаздывает,– Папа подошел к Вериной кровати, потянул на себя конец одеяла, равнодушно добавил: – Давай, давай! Не залеживайся! – И вышел из комнаты.

Вера лежала, крепко-крепко прижав к себе одеяло, и все вокруг ей казалось чужим и странным. Неужели ничего не было? Ни лунной радуги, ни загадочной музыки, ни радостных танцев? Неужели так быстро пролетела ночь и опять надо жить днем?.. Вера представила этот длинный, длинный-предлинный день, и ей стало себя очень жалко. Ей не хотелось верить в окружающий ее мир, ей хотелось закрыть глаза, чтобы все снова погрузилось в темноту, чтобы вернулась ночь.

Посреди детской, вокруг стола, сидели игрушки. Перед ними были недопитые чашки с чаем и крошки от пирога. А возле ножки стула лежала случайно упавшая на пол мандариновая корочка.