Евгений Шишкин

У КОСТРА

Тихо потрескивали в костре сосновые сушины. Тусклый ленивый дымок не хотел подниматься в сумеречное небо, стлался по земле, плыл над пологим берегом к дремотной воде. Над рекой уже сизоватый светлый туманец, он замутил очертания противоположного берега - слились там в единую зеленую полосу и ясеневый куст, и низенький тополек, и плакучая ива. Безмолвен вокруг прибрежный лес, посерел, притаился, и только осинам, что поближе к нам, нет покою - тревожит их колышущееся пламя костра. Сейчас было славное время для рыбалки: радостно на душе рыбака, когда в вечерней тишине да прохладе разбегутся от поплавка волнующие круги, струной вытянется леса, а тонкий конец удилища упруго мотнется к воде. Но рыбалка для нас уже кончилась, двое суток мы почти без продыху отдали ей, а теперь, поужинав напоследок ушицей, расслабились перед обратной дорогой.

Сколько ж мне тогда было? Лет десять, одиннадцать - не больше...

По одну сторону от костра на старенькой плащ-палатке лежал дядя Леня, в ватнике, в брезентовых брюках и резиновых сапогах с загнутыми голенищами. В руке он держал потухшую папиросу и время от времени засыпал, но потом вздрагивал и резко открывал глаза. Это он, дядя Леня, прихватил меня с собой на рыбалку, пообещав родителям вернуть меня целым и невредимым. По другую сторону, боком к костру и к дяде Лене, сидели на березовом бревне Володька и Борода. Володька недавно отслужил срочную и еще не устроился на работу - отгуливает положенный дембелю срок. Парень он добрый, простой, хотя много матерится и на мелкоту вроде меня грозно цыкает, а порой и врежет в лоб армейский “фофан”-щелчок...

- Жениться не торопись, - говорил ему Борода. - В этом деле чем позже, тем лучше.

- Я и сам знаю. Мне пока девки и так дают... - рассмеялся Володька.

Борода его веселости не поддержал, говорил по-прежнему нешуточно и тихо:

- Для семейной жизни надо сперва ума набраться, опыта, чтобы потом голова не пухла. А то женишься да покаешься - какая уж тут жизнь...

Голос у Бороды был приятный, ровный и всегда грустный. Мне почему-то казалось, что это из-за его густой, окладистой бороды, какой-то древнерусской и очень черной. Да и сам он был как-то слишком смугл. Сколько лет ему - я не знал, слышал, что он вроде еще молод, но по мне - старик да и только. Он был сутул, худощав, ходил медленно, чуть переваливаясь с боку на бок; сигарету держал всегда большим и указательным пальцем, а прежде чем выбросить ее, обязательно плюнет на огонек. Челка у него часто падала на лоб, прятала смоляные брови и прикрывала глаза, но он редко поправлял ее, или поправит, а она тут же упадет обратно. На нем была красная фланелевая рубаха, а поверх - серая овчинная безрукавка с деревянными палочками вместо пуговиц. Все звали его Бородой, и я даже не знал точно его имени - то ли Вадим, то ли Владислав, то ли Вениамин.

- Самое главное - по любви не женись. Мученье это, - негромко продолжал Борода. - Я вот только потому хорошо и живу, что без всякой любви женился... Встретится тебе девка нормальная: покладистая, работящая, без придури, - ту и бери. А любовь - это забава... Не для совместной жизни.

Борода повернул голову, убил комара на своей шее, бросил на меня случайный взгляд. А мне стало страшно: вдруг рыкнет сейчас: чего подслушиваешь? - но он ничего не сказал. Взгляда его я всегда побаивался; злой он у него или добрый - понять трудно. Да и большой молчун этот Борода: часами можно не услышать от него ни слова, и только вечером, у костра, когда немного выпьет, начинает говорить - и то неподолгу.

- А когда она, жена-то, - снова услышал я мягкий голос Бороды, - спрашивает: любишь ли ты меня? - я ей не отвечаю. Поцелую, поглажу и разговор на другое перевожу. У нее и обиды ко мне нет, и я ее не обманул... Любовью только жизнь усложнять...

- Ты чему там парня-то научаешь? - окликнул его дядя Леня, приподняв голову.

Борода и Володька повернулись к нему. В лице у Володьки растерянность и даже стыд, словно застали его в каком-то неприличном виде, а Борода спокоен, неизменен и на слова дяди Лени отозвался вопросом:

- Ты, Лень, как женился? По любви?

- А как же еще-то? Разве еще по-другому женятся?

- А ты жену свою бьешь? - спросил Борода.

Дядя Леня усмехнулся, полез под кепку почесать затылок, потом прикурил от сосновой головешки свою папиросу. Володька, приоткрыв рот, пытливо водил глазами: то на дядю Леню взглянет, то на соседа.

- Было, чего греха таить... Как-то раз здорово всыпал. Я с похмелья был, злющий, а она у меня водку в поганое ведро вылила.

- Ишь, как вы друг друга! - не то чтобы обрадовался, а просто отметил Борода. - Это ведь тоже из-за любви. Над любимыми всегда измываются: ревностью мучают да претензиями. А вот если человек человеку безразличен, он не обидит: и водку не выльет, и бить не будет. Без любви человек свободен, а с ней он... пропащая душа.

Борода не спеша поднялся с бревна, плюнул на свой окурок и, чуть покачиваясь в высоких болотных сапогах, направился к реке; там, у берега, уткнувшись носом в осоку, прикорнула в тиши некрашеная лодка-плоскодонка.

- Чего это он, все о любви да о любви? - негромко спросил у дяди Лени Володька.

- У кого чего болит... Вешался он из-за любви-то. Девка его из армии не дождалась, - почти равнодушно ответил дядя Леня, поднимаясь с плащ-палатки. - Два раза вешался. Первый раз его мать успела из петли вытащить, второй раз сосед углядел... Повезло - откачали. - Дядя Леня зевнул, потянулся, потом стряхнул со своей подстилки налипшую рыжую хвою и устало досказал:

- По молодости-то он совсем другим был. Веселый, речистый, в клубной самодеятельности песни пел. Это он теперь, в тридцать четыре года стариком кажется. Подломило...

Борода тем временем сидел на корме лодки, неподвижно, будто и не живой. В серых сумерках чернела его голова, склоненная книзу, краснели рукава и ворот рубахи, и была видна сбоку его сутулая спина в овчинной душегрейке. То, что был он когда-то другим, безбородым и веселым, молодым и общительным - я ни в жизнь не мог представить, а еще труднее было понять, как же он так: два раза вешался и остался жив?

Борода вернулся к нам, когда почти все было готово, чтобы тронуться в путь, но на свою поклажу он даже не посмотрел, а в затухающий костер подбросил сушняку.

- Зачем ты? - недоуменно сказал дядя Леня. - Уходить время.

- Я еще на день останусь, - ответил Борода, не поворачиваясь к нему. - Отгул у меня есть, приеду - задним числом оформят.

- Брось, поехали, - подозрительно смотрел на него дядя Леня. - Дома искаться будут.

- Не будут, - тихо возразил Борода. - Привыкли.

Он простился с нами сухо, руки никому не подал, и не успели мы уйти, сел на бревно, подпер голову кулаками, уставился на костер и весь как будто одеревенел, отстранился от всего мира.

Мы уходили по узкой просеке, тянувшейся на угор. Я часто оборачивался, старался разглядеть между деревьями красную рубаху и черные волосы Бороды.

К тому времени я еще мало верст отшагал по земле, но все-таки понял, почему он остался у костра, о чем он думает, когда смотрит на пламя и на ленивый дым, который жмется к росистой траве и вливается в туманное облако над спящей водой.