|
Сергей Гонцов
Вчера было принято говорить о советской литературе как-то странно. То ли выделяя в ее течении один лишь некий «новый критический реализм» и всячески игнорируя «социалистический», то ли делая акцент на «грандиозном формальном эксперименте», то ли вообще не представляя, что же тут можно сказать еще. Мол, и так все понятно. Хотя, сказать по правде, что же именно? В общем-то, поголовно мы все родились в легендарном СССР, и с этим ничего нельзя сделать. И даже наша русскость имеет закал и чекан другой могущественной Империи, о которой, как видно, говорить можно только в том случае, если удастся создать для этой цели особый язык. Или как-то осознать его. Или он явится сам - в полном блеске и силе. Потому что сейчас мы живем, по меткому определению одного мудрого человека, в очередном «изме». Насколько он далек от предыдущего, можно только предполагать. А располагает, как известно, исключительно Творец. Точка искажения русской литературы или же становления чего-то совершенно иного, почти инопланетного (но напичканного всеми возможными здешними реалиями), которая приходится на 20-30-е годы прошлого века, никем не изжита и не отменена. «Что из этого следует?» Как спросил бы Шаламов. Да следует то, что есть вероятность (и она достаточно велика), что мы можем получить ни за что ни про что великую литературу - здесь и сейчас. А заодно и новый могучий кинематограф. То есть то, что жизненно необходимо. Абсолютно реален синтез великой русской прозы с кошмарным, но чрезвычайно талантливым экспериментом ХХ столетия. Евгений Шишкин опубликовал большой роман. Вообще-то наш автор - мастер-рассказчик и повествователь. А сцепившись с новым объемом (я имею в виду не количество слов, а само пространство мира), говоря или напевая в манере молодого Мика Джаггера, долго не мог получить удовлетворения. Работа ветвилась, появлялись все новые и новые колоритные ходы, закоулки, какие-то вовсе уж инфернальные персонажи. Големы, франкенштейны, уроды-мутанты. И это у строгого и даже въедливого реалиста, которого, перенеси волшебным образом в семидесятые, запросто можно представить одним из лидеров литературного процесса. (Говорю об этом без обиняков, зная, насколько высоко ценится его проза самыми взыскательными читателями.) И это относится не к одному только Евгению Шишкину. Но не так все просто. Эта книга сочинена в новом тысячелетии и с достоинством несет его «незолотое» тавро. Вроде бы это любовный роман. И даже такой псевдогламурный, коли задержать взгляд на вполне типичной обложке. Красивая, то ли веселая, то ли печальная женщина, как бы представшая перед законом сохранения любви. Это не советская женщина. Не платоновская Фро, не шукшинская провинциальная барышня. В ней есть что-то от чеховских, тургеневских, бунинских женщин. А вот что у нее на уме, одному Богу известно да Евгению Шишкину. Да еще той жизни (есть великолепное определение Рильке - «любая жизнь - живется»), которая вот тут переливается во всех, имея некую божественную правоту. В чем-то это «олдингтоновский» роман. По крайней мере веянье великолепной книги «Все люди враги» тут странным образом присутствует. Сначала я этому не поверил. Но взял с полки Олдингтона и убедился, что прав. Мы живем после катастрофы. Общей, частной и всемирной. Так получилось. Но уже известно, что такая вот генерация литераторов не может быть «потерянной». И никакая здешняя Гертруда Стайн не сможет родить и навязать похожий знаковый термин. Евгений Шишкин рисковал, выбрав столь обширный холст. Но в итоге вышел победителем, вопреки собственным и читательским опасениям. Странная гармония провинции и метрополии при всей непримиримости этих «диких сил» законно удерживается обилием колоритнейших фигур, вырванных из «толщи». Заштатный Никольск (эдакий то ли Тьфуславль, то ли другой Миргород) - и тут же вилла у моря, нувориши, какие-то издатели невменяемые, миллионеры, коварные бабы, подонки, гамадрилы, мертвецы, Москва златоглавая - и тут же глухомань и комары с царевну-лягушку величиной. А в центре этого действа - очаровательная русская героиня. Можно сказать, что Евгений Шишкин написал мениппею. По крайней мере это будет не слишком уж далеко от истины. Но это сделал интуитивно, инстинктивно, наудачу, как бы невзначай, управляясь с даром зрения и понимания становящихся вещей. А не решая диким образом какие-то формальные задачи.
|